Никто не знает, сколько веков подряд бьёт из пластов, слежавшегося за миллионы лет, ракушечника сильный подземный поток. Люди, честь им и хвала, облагородили место. Церковь установила большой белый крест и осветила источник. Подробных сведений об этих деяниях не осталось. В находящихся по близости церквях уже с трудом, и, «наверное», вспоминают время, причину и имя священника совершавшего обряд, много воды утекло… Имена мастеров построивших переливные бассейны, установивших трубы и сделавших водоотвод, не удаётся раскопать в архивах. 

К чему? Течёт, гремит родник. Монотонный шум, как вечность, незаметно рассеивается и почти сразу перестаёт напоминать о себе. Только рядом, уже привыкнув и перестав обращать внимание, можно вдруг наткнуться на время, остановиться, понять неизвестно что, и над чем-то задуматься. Это просто и мимолётно.

Хочется войти в воду. Холодно. И зимой и летом около 10 градусов по Цельсию. Не замерзает прозрачная вода даже в самые сильные морозы в спокойных рукотворных каменных чашах. Переливаясь через край, убегает, разговаривая о чём-то важном и непонятном, и не договорив прячется в большую, испачканную равнодушным городом, реку.

Крещенье.

Вот когда Гремучий попадает в новостные выпуски городских СМИ. Молоденькая журналистка, оттараторив на камеру репортаж, сбрасывает меховую шубку, и бросается в воду. Мелькнув купальником, сливается с толпой окунающихся возбуждённых тел. Толпа. Толп-а-а-а. Дорога забита автомобилями, бросать машину приходится за километр и пешком пробиваться к воде. От ночи к полудню спадает ажиотаж, уже можно набрать воды из труб, отстояв небольшую, всего человек из пяти, шести, очередь. В воду можно попасть без риска, столкнуться с кем ни будь лбом.

Уже на подходе к роднику чувствуется запах мочи, перемешанный с сивушными ароматами. Мусор, окурки, пивные, винные и водочные бутылки, тампоны, пакеты и обрывки упаковок – неизменная оборотная сторона народного гулянья. Голоса, крики, пение, пьяная матерщина, женский смех, детский плачь, молитвенное бормотание, сплетаются и становятся осязаемой субстанцией, которая сливаясь с шумом родникового потока, уже утекает в прошлое. К вечеру Гремучий обессилен, подавлен и тих. Каждый пришёл к нему за своим, каждый оторвал и унёс с собой то, зачем пришёл и почти ни кто не сказал роднику «Спасибо». Но это ничего.

Растворяются запахи, бомжи собирают на сдачу пустые бутылки и банки, ветер уносит клочья мусора, собаки растаскивают объедки. Дождями и талыми водами умывается земля. Кое — кто из постоянных купальщиков приносит веник или лопату. Делает уборку, читает про себя молитву, думает о хорошем. Через пару дней приходят в себя полупьяные дворники, и вяло обходят окрестности в поисках завалявшихся бутылок. Иными словами, происходит процесс самоочищения.

Родник отдыхает и снова становится самим собой. Он ни кому, ни чего не должен, он не просит и не боится. Он просто живёт, отдавая любому то, что тот может у него взять. Можно молиться, если пришла пора. Можно материться, если пока ничего не понял. А можно прийти и послушать, как гремит временем родник, отбивая сумбурный такт твоей беспокойной жизни. Можно слиться памятью с его течением и понять, как же вы, всё-таки, похожи.

©Игорь Ситников. Перепечатка с Ростовского Словаря.